Художник Юрий Романович Екименко

Мой отец, Роман Федорович, участвовал и в Финской войне, и в Отечественной.Дед был такой большевик, который защищал советскую власть на Горбатом мосту на Красной Пресне. Где-то в 40-41 годах мы уже жили большой семьей на 13 квадратных метрах, тогда можно было купить не полностью квартиру, а одну комнату.

Будучи у отца в гостях в воинской части, мои родители решили, что летом 41-го года нам надо выехать в деревню в Тверскую область к матери на родину - меня показать, подкрепить здоровье. И я с мамой туда выехал, потому что отец в воинской части, а нам что делать? Вот мы туда и приехали в начале лета - под Ржев, Ленинский район. Эта деревня и сейчас есть. Я был этому очень рад – ребенок оказался среди природы. Дом был очень большой, места всем хватало, была живность.

О деде я мало помню, только этот был здоровый и сильный человек, который уделял мне достаточно много внимания. Бабушка и вся родня меня полюбили. Был уже август, в это время как раз клин, который шел на Вязьму – Ржев, захватил часть Волги. А там, где мы жили, это все были притоки Волги. Я видел, как над нами пролетали самолеты, может, не очень осознанно. Вот в этот момент 4-5 лет дети как-то начали быстро взрослеть. Слово «война», которое я тогда услышал, было как игра. Ведь тогда была такая игра среди детей. А по виду взрослых мы тогда поняли, что это никакая не игра.

Первые немецкие части, когда вошли в нашу деревню, начали занимать дома, выгонять жителей. Нас они сразу выкинули из нашего дома, заселились там офицеры. Дом был такой длинный и имел два входа – слева и справа. Это такая тверская архитектура, когда строились два дома: один 9 на 6, а другой рядом с ним стоит 6 на 6 под одной крышей. Летом все переходили в холодную часть, а зимой - в маленькую, чтобы меньше было топить, и в доме было больше тепла. В эту маленькую часть и выгнали, нас было много, а двор-то был один. Вот и начали они использовать нашу живность. Были офицеры, со слов матери, и просто военные, которые их обслуживали.

Помню, когда начались дожди, дед, видно, поговорил с мамой, и было принято решение нам уходить. То есть, чтобы мы просто-напросто оттуда бежали. Ну а бежать куда? Квартира-то у нас в Москве, значит – туда. А немцы здесь уже начали повелевать нашими жителями деревни. Дед это почувствовал и поэтому сказал, что надо уходить. Он вывел нас ночью, и мы стали выходить вдоль дороги к Оленино. А Оленино, кстати, было не занято, хоть там и расстояние небольшое. Вот мы ночами и начали передвигаться. 

Мы двинулись, углубились в лес, тут уже шли беженцы. Выходя на деревни, осматривались – есть ли там кто, нет ли фашистов? В основном просили хлеба и воды, ведь у нас ничего не было. Мы, помню, шли разбитые, уставшие, голодные. Я так благодарен женщине, которая пустила нас к себе, хотя изба у нее была уже полностью набита. В этот момент ворвался красноармеец, офицер, и стал нас оттуда выгонять с какими-то женщинами. Они кричали, что немцы заходят в деревню, и на ночь нас выгнали. Мать моя была так напугана, молодая еще, 33 года, и ребенок на руках. Как я помню, мы вышли, шли лесом, я не знаю, как она угадывала, куда идти. Сначала шла группа. Потом она стала рассасываться влево, вправо, а мы все шли. Потом, как я сейчас понимаю, коль Оленино разбито, нам нужно было в сторону Ржева, а оттуда - на Москву.

Я шел, еле тащился, потом у мамы на закорках. Мы как-то вышли из тропы и вдруг стоит фашист. Мы просто остолбенели. Он видит – женщина с ребенком, еле идет, и говорит: матка, матка, - показывает в сторону рукой, - гут, гут. Мол, иди туда, там хорошо. Мать прижала меня к груди, подставив ему спину, и рванула в чащобу. Сколько мы бежали, где привалились, где спали, я не знаю. Когда вышли на дорогу, я увидел беженцев со своим скарбом, которые шли очагами. Мама приткнулась к какой-то группе сзади. Никому ни до кого нет дела. Ночевали мы только в лесу. Один или два раза у кого-то в доме спали на печи, что для меня было отрадно, потому что тепло.

Мы вышли к Волге, еще недавно было лето, люди купались, был мусор, оставленный детьми. Мы прижались спиной к высокому берегу. А мост был, как на ладони. И его начали бомбить. Как только налет прекращался, мы бежали к мосту. А стреляли и слева, и справа. Был очень крутой берег, и вдалеке было видно, стояла церковь. Мы все ближе, ближе к этому мосту. А там новый налет. Мы залезли в какую-то нишу, сделанную ребятами. Вышли рано утром к мосту, опять начали бомбить с обеих сторон. А по этому мосту наши войска отходили.

И вот в один момент мать меня схватила за руку, и мы резко полезли вверх. Мы лезли, лезли и наконец-то оказались на мосту. И тут мы рванули бегом, ведь люди тоже ждали этого момента. Люди, лошади, телеги, автомобили были, слышались ругань, крики, стоны. Когда он закончился, мы просто спрыгивали с этого моста на песок. И вот только мы под мостом успели спрятаться, я опять увидел эти самолеты. Причем они, как я это сейчас понимаю, выходили на очень малой высоте, мама говорила, что чуть ли не человека видно в нем. Потом, когда затихло, мы бросились бежать по дороге к церквушке. Когда мы достигли ее, а мама у меня была воцерковленным человеком, бросились под колокольню. Тут появилась армада самолетов, которые снова и снова стали бомбить мост.

Я сейчас понимаю, что мост – это была стратегическая позиция. Когда нужно было вывести войска, технику Красной Армии. В те моменты, когда самолеты уходили, мы начинали продвигаться и старались как можно быстрее уходить из города. Здесь уже была тьмища беженцев. Шли мы очень долго, и пришли в октябре, уже холодно было. Ни одна машина, конечно, не останавливалась и не брала. И где-то в районе Волоколамска мы вышли на дорогу в надежде, что нас кто-нибудь подберет. А налеты были неимоверные. Машины продвигались ночью, без фар. Мама говорит: мы тут или замерзнем, или с голоду помрем. Взяла меня на руки и стала голосовать. И, о чудо! Возле нас затормозила полуторка. Она кинулась туда, а сверху руки меня сначала затащили, потом ее.

Это было уже счастье. Половины жильцов не было, уехали в эвакуацию, а мы вот, наоборот, приехали. Мама что-то говорила о большой эвакуации, если сейчас смотреть по документам и печати, это было где-то в районе 16 октября. Был приказ Главнокомандующего о покидании Москвы. Мы остались, тогда были интенсивные налеты на Москву. Я знаю, что было много возгораний на железной дороге, на Тишинской упала бомба. Когда были налеты, то все женщины нашего дома, которые остались с такими же детьми, как я, бежали в метро Белорусское, около вокзала. Бомбоубежища у нас не было, дом не имел подвала.

Однажды на кругу, где сейчас Горький стоит, это площадь Тверской заставы бывшей, здесь как раз разворачивались трамваи. Здесь мы бежали, впереди бежала женщина с девочкой, которая была чуть постарше меня. Они бежали, бежали, и вдруг женщина упала. Мама моя сразу сориентировалась, что произошло. Девочка бросилась к маме, кричала, но мама уже не поднималась. Моя мать оторвала девочку от матери, и мы побежали в метро.

Там были люди, которые помогали. Рассказали про девочку, они после налета пошли, нашли ее маму, принесли. Но женщина была убита. Мы спускались вниз и как-то 1-2 раза там ночевали. Там, в метро, ставили деревянные лавки, детей укладывали, матери где-то еще, но детей в основном берегли.

Потом, когда пришли домой и рассказали дедушке про эту ситуацию, он сказал: сидите дома и не ходите вы никуда. Почему бомбили Белорусский вокзал, как я думаю, потому что большая узловая станция железнодорожная. А рядом же был центральный аэродром в районе Ходынского поля. Именно туда и целились.

 

Маму мобилизовали тогда. Хоть она и была больная, но выполняла какую-то работу, детский садик там был. Дальнейшие годы тяжело жили, конечно, мать работала на железной дороге потом, получала рабочую карточку. А отец за это время, которое мы шли до Москвы, стал снайпером. До этого он был ворошиловским стрелком. Были люди, которые выезжали на позиции и убивали офицерский немецкий состав. У меня до сих пор сохранились документы - где он был, сколько фашистов ликвидировал.

 

 

 

Юрий Романович Екименко

"Мои Воспоминания"